а тот, чувствуя, что настал поистине его триумфальный час, с ноткой торжественности поведал собравшимся:

– Товарищи члены Президиума, не в обиду будет вам сказано. Но вы плохо себе представляете современное техническое состояние моего министерства. На сегодняшний день не только у военных и разведчиков имеются на вооружении специальные средства, но и у нас грешных, тоже. Целые НИИ работают на наше ведомство. И неплохо работают, кстати.

– А-а-а! – весело воскликнул Николай Павлович. – Я знаю, какое средство вы имеете в виду. Оно называется…

– Умоляю вас, Николай Павлович! – шутливо вскинул руки министр внутренних дел. – Не произносите это название вслух! Давайте побережем эстетические чувства единственной среди нас женщины!

– Ой! Вы меня заинтриговали, товарищи! – воскликнула в свою очередь Мария Владимировна, слегка споткнувшись на последнем слове, к произнесению которого еще не совсем привыкла.

– Ничего, Мария Владимировна, к воскресенью все разъяснится, а пока позвольте сохранить некую тайность, – со смехом ответил ей Околоков. Затем, вдруг посерьезнев, опять обратился к ней. – Меня, Мария Владимировна, в связи с этим беспокоит лишь одно обстоятельство…

– Какое? – спросила она, тоже принимая внимательный вид.

– В рядах смутьянов наверняка будут находиться представители дипломатических служб вражеских государств, а также представители зарубежной прессы. Как с ними поступить даже ума не приложу. Ведь когда начнется финальная фаза событий, то никто там разбираться не будет в персоналиях.

– За это не беспокойтесь. В свое время Арнольд Амальрик90 сказал крылатую фразу при штурме крепости Безье: «Убивайте всех! Господь узнает своих». Адаптируя ее к сегодняшним реалиям, могу сказать одно: Хватайте всех! А потом разберемся. А чтобы окончательно избавить вас от ложного чувства вины, я завтра разошлю по всем посольствам предостережения о невмешательстве в наши внутренние дела и возможными санкциями за нарушение нашего суверенитета. И, несмотря на субботу, по старой привычке соберу брифинг для зарубежной прессы, где еще раз напомню об опасности нахождения представителей средств массовой информации на мероприятиях подобного рода, чтобы потом не жаловались, что им пальчик отдавили, – жестко резюмировала она.

– Ладно, коли так, – удовлетворенно кивнул Околоков на тираду Хазаровой.

– Ну, что ж, товарищи, решил подвести черту под совещанием Афанасьев, – время, я смотрю, уже позднее, а нам еще до дома добираться. Давайте примем к сведению все, что мы тут услышали, и будем расходиться по домам. Утро вечера мудренее.

На этом совещание и закончилось.

III

г. Москва, ул. Ефремова, д. 17

Уже на выходе из здания, его перехватил Лютиков. После положенных по Уставу просьб об обращении и полученного разрешения, тот без всяких экивоков заявил:

– Вы как хотите, Валерий Василич, а перебираться с Ефремова вам все равно надо. Сами прекрасно знаете, что здание не приспособлено для полноценной охраны первой персоны государства. Да и не дело держать во дворе БТРы с бойцами. И вам лишнее беспокойство, и людям надо иметь более комфортные условия для несения охраны.

– Я понимаю, Валерий Иваныч, – сочувствующим голосом произнес Афанасьев, – что вашим людям неудобно проводить ночь внутри железной коробки БТРа, но что вы предлагаете?

– Есть два очень подходящих варианта. Первый – это на территории Кремля, на первом этаже Сенатского дворца. Восемь больших и светлых комнат, очень удобно расположенных с точки зрения охраны. Все необходимые атрибуты для полноценной работы и отдыха имеются. Есть где разместиться и личной охране.

– Это бывшая квартира Сталина, что ли?

– Да. А что тут такого? – недоумевающе спросил генерал.

– Да, ничего! – засмеялся Афанасьев. – В разные места меня судьба закидывала, но чтобы в музей?! Так, ведь и сам экспонатом, не ровен час, станешь. Представь себе, просыпаюсь я утром, а в меня гид-экскурсовод указкой тычет.

– Доступ в ваши апартаменты для посторонних будет закрыт, – не понял шутки Лютиков.

– Нет, брат, ты меня этим не соблазнишь. Не буду я жить в Кремле. Да и привидений боюсь тамошних.

– Ну, хорошо, – согласился Валерий Иванович, – тогда есть второй вариант…

– Излагай.

– Ново-Огарево. Дом в стиле классицизма. С большим парком и постройками для размещения охраны.

– Резиденция покойного президента?

– Она, самая.

– А как же…

– Если вы имеете в виду гражданку Бакаеву, то не волнуйтесь, она еще позавчера умелась оттуда.

– Право даже не знаю, – растерянно развел руками диктатор. – Мы только-только перебрались на Ефремова и тут опять – тюки, коробки. Не до этого сейчас. Сами видите, что вокруг происходит.

– А вам ничего делать и не нужно. Вы только дайте «добро», а Управление делами президента само все сделает. Я передам им ваши указания.

– Ну, коли так, то давайте поступим следующим образом. Оставшуюся после президента мягкую рухлядишку и постельные принадлежности…

– Здесь вам тоже нечего волноваться, – перебил его исполняющий обязанности охранника с саркастической ухмылкой, – гражданка Бакаева избавила всех нас от этой головной боли, вывезя в неизвестном направлении почти всю мебель и тряпки, загрузив ими, пять бортовых КАМАЗов. Даже люстры сняла с потолка, вместе с лампочками. Я не стал этому препятствовать из чувства брезгливости. Так что, Валерий Васильевич, за редким исключением, вас там встретят голые стены.

– Ладно, – отмахнулся Афанасьев левой рукой, так как правую уже не в силах был приподнять, – черт с ней, с этой меблишкой, у нас и своя есть на первое время. Пусть задавится. Скажите там, в Управлении, чтобы списали в расход всю инвентарную хурду. А мы, давайте тогда назначим переезд на послезавтра. Завтра суббота и мы к воскресенью с дочкой успеем упаковаться.

– Да не волнуйтесь вы так, с утра приедут специальные люди на специальной технике и все сами упакуют и перевезут. Им это не в первый раз проделывать. К обеду они должны управиться.

– Ну и тогда совсем уж ладно, коли так.

Лютиков козырнул на прощанье, а Афанасьев с Вальрондом вышли из здания во внутренний двор, где их уже ожидал «аурус» с кортежем. Его начальник подошел к Самому, чтобы уточнить предстоящий маршрут. Выяснив, что никуда по дороге домой заезжать не требуется, молча козырнул и отошел к автомобилю сопровождения. Пока не окончилось следствие по делу ФСОшников, временно отстраненных от тела «его Величества», кортеж составляли «лютиковцы». Михайлова тоже в этот раз с ними не было. Афанасьев отпустил его еще перед совещанием Президиума. Петр Михайлович по привычке хотел, уже было сесть на переднее кресло, возле водителя, но Афанасьев указал ему на место рядом с собой. Не любил диктатор ездить в одиночку, развалясь на заднем сиденье.

– Что, Аверьян Кондратьич, опять замудохался с нами?! Прости уж, так получилось. Ты хоть бы вот раздвинул заднее сидение, да пристроился, как ни то, раз не хочешь покидать свой пост, – посочувствовал он своему старому водиле.

– Благодарствую. Я и так прикемарил тут пока вы там решали судьбы страны, – ответил, тронутый заботой главы государства шофер.

Неспешно тронулись, аккуратно лавируя в узкой арке, ведущей из внутреннего двора на набережную. Спереди и сзади ехали точно такие же автомобили, и с точно такими же госномерами, как и у диктаторской машины (для соблюдения конспирации). Когда выехали на набережную, Валерий Васильевич вновь обратился к водителю:

– Кондратьич, помнишь, я звал тебя с сыном в воскресенье на новоселье?

– Дык, как не помнить-то, если Сам звал? – вопросом на вопрос ответил тот, выделяя слово «сам».

– Так вот, новоселье не отменяется. Просто будет проходить в другом месте.

– Как это?

– Опять мы переезжаем. Сейчас подходил Лютиков и настоял на нашем перебазировании в Ново-Огарево – бывшую резиденцию президента. Так что подъезжайте с сыном туда в воскресенье. У тебя-то пропуск имеется, а насчет сына твоего я предупрежу на КП.

– К какому часу прибыть? – деловито поинтересовался водитель.

– Думаю, что часикам к четырнадцати, – ответил тот, почесывая переносицу.

– Добро, Василич. Подгребем. А то может помощь, какая нужна? Тогда можно и пораньше.

– Да нет, управятся и без вас. Там специальные грузчики с погрузчиками будут.

Кондратьич только кивнул на это. Продолжили ехать в молчании. Афанасьев, погруженный в свои государственные мысли, баюкал, вконец разболевшуюся и судя по всему опухшую руку. Он настолько был погружен в себя, что даже